Место, где побеждает жизнь

Как врачи Центра имени Дмитрия Рогачева участвуют в научной революции. Галина Новичкова, генеральный директор, доктор медицинских наук, профессор, рассказала о большом пути Национального медицинского исследовательского центра детской гематологии, онкологии и иммунологии им. Дмитрия Рогачева.

— Это большая история. В конце 1980-х годов академик Александр Румянцев, тогда молодой доктор наук, загорелся идеей создания института гематологии. Он знал, что в Европе более 50% детей с острым лимфобластным лейкозом — а это самое частое детское онкозаболевание — выздоравливают. У нас же в то время 90% пациентов с таким диагнозом умирали. Александр Григорьевич начал интересоваться, какие препараты используют зарубежные коллеги, какие технологии они применяют. По его инициативе в Российской детской клинической больнице (РДКБ) было организовано первое отделение гематологии. Румянцев пригласил к себе молодых врачей, появилась команда, начали работать. А к 1991 году было принято решение создать институт. Румянцев написал письмо Раисе Максимовне Горбачевой, где изложил свою идею, семья первого президента СССР ее поддержала.

— Более того, институт сразу же оказался в оппозиции к «большому» гематологическому миру. Дело в том, что врачи, которые лечили взрослых, считали, что тех инструментов, которые уже имеются, достаточно. Но это не так! И спустя время была доказана ошибочность такой позиции. Лечение гематологических заболеваний у детей и взрослых требует разных подходов. Александр Григорьевич настоял на создании института. С первых дней команда врачей и ученых начала заниматься всеми гематологическими заболеваниями, злокачественными и незлокачественными: лимфомами, лейкозами и так далее. Есть много разных заболеваний, которые между собой очень взаимосвязаны и с которыми должны работать врачи одной специализации.

— Сначала начали открываться базы в других больницах Москвы, потом в России. Создавались гематологические отделения, мы обучали докторов, открыли курс совершенствования специализации, куда приезжали врачи со всей страны, да мы и сами ездили с лекциями, семинарами, консультациями. Наконец, открыли первое отделение трансплантации. Но возникли сложности: для того чтобы проводить такие операции, нужна хорошая инфраструктура, лаборатории. Всего этого у нас не было, не работала как следует даже Служба крови. Отсутствовала регистрация в международных сообществах, например в европейском сообществе трансплантологов. Чтобы получать костный мозг из международного регистра доноров, нужно было стать членом этой организации, а для этого необходимо выполнить ряд условий, например, делать не менее 20 трансплантаций в год, писать научные работы, отчеты, платить членские взносы. Было очень сложно, но мы сделали это! Развивали это направление, постепенно, в том числе с помощью благотворителей, открывали лаборатории, учились сами, обучали молодых врачей, лечили и вылечивали наших пациентов, начали публиковать статьи не только в российских, но и в рейтинговых международных журналах.

— Я пришла в 1996 году, к тому времени основной костяк команды уже сформировался. Специалисты приходили, работали, многие тогда уезжали за границу. Те, кто остался, прошли весь этот путь вместе с институтом и до сих пор работают в Центре, сегодня они ведущие специалисты в стране, известные не только в России, но и в мире.

— Мы очень старались лечить детей максимально качественно, но все же нескольких отделений в РДКБ было крайне мало для России. Мы делали 20 трансплантаций в год, а нужно было 1000. Мы понимали, что могли бы больше, но без специализированной клиники, подобной тем, которые действуют в мире, результатов нам не добиться. Важно уточнить: в Европе такие высокотехнологичные отделения открывают в многопрофильных больницах, уровень подобных госпиталей очень высок. Здесь имеют значение даже детали: как строятся здания, какое качество стен, воздуха, воды. Это очень важно! У нас в стране не было ни одной больницы, — повторю, ни одной! — в которой можно было бы открыть такое отделение. В РДКБ были случаи, когда рядом с палатами, где лежат дети, делали ремонт. А любая строительная пыль содержит в себе споры грибов. Ребенок вдохнул, и у него начинается поражение легких, и дети умирают от грибковых инфекций. Это была катастрофа. Мы пытались с этим бороться, защищали детей как могли. Понимали, что нам нужен собственный центр, хотели не как в Европе, многопрофильный, а отдельный — по такому типу построены госпитали в Америке. Мы ходили к самым разным чиновникам, объясняли, что России нужен современный центр детской гематологии-онкологии, что рак у детей – это не приговор в наше время, но нас никто не слышал, к сожалению. А потом так получилось, что Владимир Владимирович сам приехал в больницу, чтобы встретиться с Димой Рогачевым и его лечащими врачами. Тогда многие считали, что все это было заранее продумано, срежиссировано, но это не так. Да, мы были готовы к встрече, в том смысле что у нас уже был план центра. Мы создали этот план задолго до судьбоносной встречи с президентом, когда ездили на встречи в министерства и ведомства, это были документы с обоснованием, с описанием, каким этот центр должен быть, как он будет работать и развивать не только детскую гематологию-онкологию, но и в принципе окажет серьезное влияние на развитие медицины и медицинской науки в стране. Мы все это показали Владимиру Владимировичу и рассказали, отчего дети умирают, что это неправильно, что нужно сделать, чтобы большинство детей, больных раком, выздоравливали!

Наша встреча с президентом длилась довольно долго, около двух часов. И на другой день на заседании правительства тема лечения детей стала главной. Президент сказал, что дети должны выздоравливать! Вот так и было принято это решение о строительстве Центра им. Димы Рогачева.

И наконец, нам выделили деньги. Это случилось 22 августа 2008 года. Мы обещали, что закончим все работы к началу июня 2011 года. И свое обещание сдержали! Построили этот комплекс меньше чем за три года, при этом все работы были выполнены качественно. Здесь и сегодня все выглядит так, как будто мы только недавно въехали. И конечно, мы следим за тем, чтобы все у нас оставалось на высочайшем уровне.

— Мы совершили революцию в лечении самых тяжелых пациентов. Сейчас более 80% из тех, кто к нам поступает, выздоравливают. Для некоторых диагнозов цифра приближается к 100%. Повторюсь: к нам поступают самые сложные, безнадежные дети, которых не могут лечить врачи в других госпиталях.

— Вы даже представить не можете насколько! Еще 10 лет назад казалось, что мы уперлись в стену: на всех конференциях, в том числе международных, каждый год говорили одно и то же, обсуждали одни и те же схемы лечения, одни и те же протоколы. И вот на очередной конференции на сцену вышел представитель одного мирового госпиталя и рассказал, что каждый лейкоз характеризуется своей молекулярной поломкой. Это было удивительно! Начали читать, узнавать больше, позже появилась возможность молекулярных исследований не только на западе, но и у нас. За несколько лет случился невероятный рывок в диагностике и лечении не только лейкозов, но и самых разных опухолей как у детей, так и у взрослых. Сегодня без молекулярных характеристик мы не начинаем лечить ни одного пациента. Еще один прорыв — таргетные препараты. Теперь для лечения больных с некоторыми диагнозами больше не нужно их оперировать, не нужно облучать. Пока такая форма лечения доступна для единичных пациентов, но опыт уже есть, он накапливается, таких пациентов становится все больше и больше.

— Да, мы много взаимодействуем с врачами и учеными из других стран. Наши работы публикуют в медицинских международных журналах, нас читают, на нас ссылаются, нам пишут. Опубликовать статью в международном рейтинговом журнале организации из России сложно, но нас берут, печатают. В прошлом году вышло 119 публикаций. Это говорит об уровне клиники.

— В 2019 году мы провели 3200 телемедицинских консультаций, в прошлом году — 7500. В текущем году на 1 августа их было уже 5700. Для наших врачей это стало неотъемлемой частью работы. Теперь мы можем тяжелых пациентов вести совместно с региональными врачами. Важно, что мы полностью курируем лечение некоторых детей, причем консультирует не один врач с нашей стороны, а консилиум.

— Мы — национальный Центр, наша функция — курировать свое направление, говорить коллегам и чиновникам, как можно улучшить процесс лечения. Но в конечном итоге все зависит от конкретных людей. Иногда, как бы мы ни старались, расшевелить регионы с низким уровнем развития медицины бесполезно. Например, если бы вы увидели отделения одной из клиник Сибири, вы бы заплакали. Это кошмар. Мы уже три года бьем в колокола. Я не понимаю, почему нельзя сделать нормальную детскую больницу. Думаю, там нет лидеров, которые могли бы пробить эту стену. А вот другой пример — Екатеринбург: хорошая больница, очень сильный гематологический центр, есть молекулярная диагностика, коллеги проводят трансплантации. В Нижневартовск приехала и удивилась: хорошая больница, многопрофильная, качественно сделанная, как и во многих других российских городах.

— У нас очень много направлений. Самое главное — в том, что мы проводим исследования не только для наших пациентов, мы реализуем проекты для большого числа клиник в стране. Это называется мультицентровые исследования. Такой подход очень ценится в науке во всем мире, когда вне рамок одной клиники можно получить результат. Мы создаем протоколы лечения, например, самый известный протокол лечения был создан еще в 1991 году «Москва — Берлин» для лечения острого лимфобластного лейкоза. Сегодня его участниками являются 63 клиники страны, а результаты лечения потрясают: выздоравливает 90% детей. Мы также создали протокол лечения острого миелобластного лейкоза, это очень серьезная болезнь, при которой до недавнего времени не только в России, но и в мире выздоравливало не более 60% пациентов. Именно при этом варианте лейкоза очень важны молекулярная характеристика и отслеживание во время лечения достижения не просто ремиссии, когда бластные (опухолевые) клетки не видны под микроскопом, а наличие или отсутствие «минимальной остаточной болезни», которую мы оцениваем по очень тонким молекулярным и иммунологическим маркерам в клетках. Именно уровень «минимальной остаточной болезни» и определяет тактику дальнейшей терапии, врачам становится понятно: нужно продолжить стандартную химиотерапию или срочно усилить терапию другими препаратами, включая таргетные, либо немедленно проводить трансплантацию костного мозга. В результате внедрения этого протокола, в котором участвуют 52 клиники со всей России, выживаемость детей с острым миелолейкозом увеличилась на 20% за последние три года. Все исследования, включая молекулярные, проводятся в нашем Центре и финансируются фондом «Наука — детям».

Центр известен тем, что на сегодня это единственное учреждение в стране, где внедрена и успешно проводится клеточная терапия генно-модифицированными лимфоцитами — «Car-t — терапия». Эта терапия проводится детям, для которых оказались неэффективными другие виды лечения, включая пересадку костного мозга. За 3,5 года «Car-t — терапию» получили 73 ребенка, и из них выздоровели 46 (63%). Это по-настоящему прорывная технология, поскольку еще три года назад таких детей признавали некурабельными и у них не было ни одного шанса на выживание.

Помимо внедрения инновационных лечебных технологий Центр изучает причины и механизм развития опухолей, проводя самые передовые молекулярно-генетические исследования детям со всей страны. Благодаря этому были обнаружены и описаны новые заболевания, а медицина будущего в этом Центре уже является каждодневной реальностью — десятки детей, у которых расшифрован механизм развития рака, получают персонифицированную целенаправленную и очень эффективную терапию.

Ученые Центра сделали ряд открытий и в области фундаментальных механизмов развития артериального тромбоза, открывающих дорогу к новым способам лечения и диагностики сердечно-сосудистых и других заболеваний.

Центр Димы Рогачева — это еще и крупный образовательный центр. Ежегодно здесь проходят постдипломную подготовку около 100 ординаторов по 17 специальностям, десятки аспирантов и молодых ученых выполняют важнейшие научные исследования. Сотрудники Центра проводят большое количество образовательных семинаров и конференций по всей стране, а в сегодняшних реалиях их становится еще больше благодаря онлайн-технологиям.

— Очень! Жаль, что у нас ограниченные ресурсы, как человеческие, так и финансовые.

— Наши врачи и ученые кайфуют от тех возможностей, которых зачастую нет не только в России, но и в мире. Наши европейские или американские коллеги говорят, что мы в более привилегированной ситуации: у нас есть и свои научные лаборатории, и пациенты, которые получают лечение. Это совмещение уникально. Возвращаясь к вашему вопросу про деньги — кому-то кажется, что эти миллионы падают на нас с неба, но это не так. Мы привыкли считать каждую копейку. Если надо купить оборудование или реагенты и они стоят дорого, а других вариантов нет, то мы их купим, но если можно сэкономить, то мы всегда это делаем. Центр очень рачительно распоряжается тем, что у него есть. Для нас важна поддержка фондов. Много помогает «Подари жизнь», они передают до 500 млн рублей в год. Появляются новые фонды, большие и поменьше, один опекает конкретных детей, другой софинансирует приобретение необходимых вещей, например протезов. Еще один фонд помогает детям, которым уже исполнилось 18 лет. Фонд «Круг добра» начал оплачивать некоторые виды лечения и закупать препараты для таргетной терапии стоимостью в десятки миллионов рублей на одного пациента.

— В прошлом году на науку мы потратили 262 млн рублей. Основная часть наших научных проектов стала возможной благодаря поддержке фонда «Наука — детям», созданного в Центре по инициативе врачей и ученых. Одним из ключевых попечителей этого фонда является банк ВТБ.

Благодаря фонду «Наука — детям» финансируется часть наших научных прикладных лечебных проектов. Фонд позволяет реализовывать не только текущие проекты, но и вкладывать деньги в развитие целевого капитала, который составляет уже более 1 млрд рублей. Накапливая средства в целевом капитале, мы думаем о будущих поколениях, у них точно будут деньги на науку. При условии хорошего управления этими средствами можно получать от 8 до 10% дохода, а это на сегодняшний день около 100 млн рублей в год. Для нас это существенно, но пока тратить их мы не хотим. Наша мечта — накопить 4 млрд рублей, тогда мы могли бы жить свободно. Фото предоставлены пресс-службой НМИЦ ДГОИ им. Дмитрия Рогачева