Подвижник

Вы давно работаете в этой больнице?
– 22 года.

– Наверное, в ней многое изменилось за это время? 
– Все, что изменилось – я сам изменил.

– А что здесь было? 
– Были деревянные бараки. Их, кстати, построили пленные немцы в 1949-1951 годах.

– Расскажите, что же за невероятный аппарат ВТБ приобрел для больницы? 
– Аппарат наркоза. Самое главное, что он современный. Старые наркозные аппараты практически душат человека. Без вариантов. В них нет следящих систем, которые показывают насыщение кислородом и пульс. Этот аппарат, в сущности, – комбайн. Он выдает все основные параметры. Раньше приходилось пульс рукой щупать, а сейчас все параметры выходят на дисплей. Врач узнает о состояние больного онлайн в течение любого периода операции.

– В больнице есть подобное оборудование? 
– Здесь есть один аппарат наркоза – хороший, но старый. Было два. Один уже на ладан дышит, а второй умер окончательно. Их подарили немцы, когда в 1993 году построили больничный комплекс. Мы сейчас в одной операционной монтируем кондиционеры, вот как раз установим и его. Будет хай-класс!

– Почему выбрали именно американское оборудование, а не, скажем, зарекомендовавшее себя японское? 
– Выбрали, потому что американская аппаратура более вариативна. То есть этот аппарат дает нам возможность выбора препарата для ввода наркоза. В зависимости от возраста пациента, мы отдаем предпочтение тому или иному медикаменту.

– Вы специализируетесь только на ортопедических проблемах? 
– Да, вся больница ортопедическая. Так было задумано много лет назад. А сейчас к тому же рост этих заболеваний, патологий колоссальный. Очень много детей с заболеваниями суставов, нарушением осанки, сколиозом.

– С чем связаны эти болезни? 
– Мир стал агрессивнее. Влияет то, что находится вокруг нас – скорость, стрессы. Причем, как родителей, так и детей. Нужно рассматривать комплекс, а не отдельные факторы. Жизнь стала сложнее и тяжелее. Но сколиоз, например, развивается у девочек в основном в период полового созревания. За год, за два. В это время он начинает дико прогрессировать. И если этот момент пропустить, то после того, как созревание закончилось, ничего сделать нельзя. Только оперировать.

– А что значит пропустить? 
– Пропустить – это ходить к разным шарлатанам. Вот случай: один мальчик в 17 лет попал в аварию. Сидел на пассажирском сидении не пристегнутым. Резко согнулся и достал головой дна машины. У него «накрылось» три позвонка. И вот он ходил к этим шарлатанам. В итоге мальчик стал преуспевающим бизнесменом, но так и не начал ходит. У него нет нескольких сантиметров спинного мозга. Что тут сделаешь? В такой ситуации нужно было «откусить» поврежденные позвонки и освободить спинной мозг, чтобы не нарушать кровоснабжение. Хотя это мы сейчас такие умные. Никто не застрахован от плохого исхода в любом случае.

– Сколько пациентов проходит лечение в больнице за год? 
– Всего через больницу, хирургию и реабилитацию по нашим подсчетам проходит 5400-5600 пациентов в год. А оперируем около тысячи. Так что иногда странно слышать, мол, «будет оказана помощь в шикарном центре – 400 человек в год». Хотя ничего нельзя сравнивать. Есть ребенок, и у него есть боль. Да, онкология будет стоить 100 000 долларов, наше будет стоить дешевле. Но от этого у нашего пациента болит не меньше.

– Больница у Вас московская, а пациенты бывают из разных регионов? 
– Тут система такая, полисы у нас российские. Так что единственным препятствием для лечения всех детей является стоимость билета до Москвы и проживание в гостинице. Есть пациенты из средней полосы, с Кавказа. Отовсюду. Разве что с Дальнего Востока больные оседают где-то по дороге.

– Благотворительность – частая для Вас практика? 
– Честно говоря, у меня подобное было только с банком ВТБ. Других отношений ни с кем нет. Вообще, за границей есть целые клиники, которые к государству никакого отношения не имеют. И все там держится на благотворительности. Многие бизнесмены сегодня спонсируют какие-то конкурсы красоты, разные шоу. До этих людей должно дойти, что есть и другие ценности. Хотя вижу, что сейчас с этим уже лучше. Помощь начинает идти туда, где она нужна.

– А Вы сами продолжаете врачебную практику или переключились на административную работу? 
– Конечно, продолжаю практиковать. Иначе не смогу руководить. Необходимо понимать, что делают хирурги: стоит ли продолжить процесс, остановить его или перевести в другое русло. Для этого нужно заниматься лечением. Моя специализация, докторская диссертация связаны с ортопедией и детской патологией.

– Сейчас активно обсуждают поправки к закону, которые запретят родителям находиться в стационаре с детьми. Как Вы к этому относитесь? 
– Конечно, хорошо, когда родители с детьми. Но часто родители начинают вмешиваться в лечебный процесс, спят на детской кровати, едят. В итоге на кровати крошки, по палате грязь. Я считаю, что в хирургическом отделении родителям делать нечего. В реанимации – это понятно всем, но в хирургии тоже. Они пришли с улицы, что они на себе принесли? Хорошо, надели бахилы, а брюки? Может быть, о них собака или кошка терлась. Я считаю, что хирургия должна быть строго ограничена. Ни к чему приходить, чтобы просто полежать рядом с ребенком, скушать пиццу, которую купил где-то на улице, да еще и ребенка ей накормить. А потом удивляться: откуда инфекции кишечные взялись?

– Ваши пациенты попадают к Вам обычно один раз, или лечение проходит в несколько этапов? 
– Дети часто поступают сюда многократно. Но вообще, нужно понимать, что здоровье пациента чаще зависит от него самого, чем от меня. Потому что ложится в больницу он на месяц, а остальные одиннадцать месяцев в году должен выполнять рекомендации врача. Сегодня чуть-чуть только стало звучать, что родители тоже несут ответственность за своего ребенка, что они тоже в ответе. Мы должны понять, дети – это святое. На них нельзя делать деньги. Торговцы детьми и смертью ничем не отличаются. Любой может обмануть ребенка, у нас достаточно ума. Но больше чем ума должно быть совести.