Бояре с мобильниками

22 мая 2012

Баритон Мариинского театра Алексей Марков: «У нас очень современный «Борис Годунов!»

График баритона Алексея Маркова, как у всех востребованных артистов, расписан на несколько лет вперед. Но Алексей старается соблюдать баланс. Полгода он отсутствует в России, выступая за рубежом, но всегда возвращается в родной Мариинский. В новой постановке оперы «Борис Годунов» британского режиссера-экспериментатора Грэма Вика Алексей Марков исполнил партию Щелкалова. Премьерой «Бориса Годунова» открывается фестиваль «Звезды белых ночей». Накануне премьеры Алексей Марков встретился с корреспондентом vtbrussia.ru.

– Алексей, Грэм Вик – очень специфический режиссер. Как вам с ним работалось?

– Отлично! С ним легко. Грэм Вик, при том, что он великий режиссер, очень простой в общении человек, очень позитивный, улыбчивый, очень френдли. И, что важно, он очень спокоен на репетициях. Спокоен и миролюбив.

– Он как-то нагружал артистов психологической работой над ролью? Или требовал только исполнения?

– Нет, особенно не загружал. Я эту партию пел несколько лет назад в «Метрополитен-опера», где ее ставил режиссер Стивен Водсворт. Вот он, как говорится, копал очень глубоко. Вызывал меня на индивидуальные встречи, мы с ним в течение часа говорили о моей роли, о персонаже, о его характере. При том что мой Щелкалов не центральный персонаж.

– Он, конечно, не центральный герой, но он важен как носитель идеи: «Соглашайтесь на этого правителя, иначе потом хуже будет».

– Безусловно. В тексте Пушкина он глубже, чем в опере. А в спектакле у него другая функция. Он – носитель информации, не более. У него два очень красивых монолога. Особенно тот, когда он выходит к народу и сообщает, что Борис не соглашается на царствование: «Стонет земля, Руси нужен царь». И призывает всех молиться за то, чтобы Борис согласился. То, что это самое красивое место в опере, отмечают все без исключения режиссеры. Я помню, как Стивен звонил Валерию Гергиеву, и разговаривал с ним о том, почему именно у Щелкалова такой красивый монолог…

– Гергиев ответил?

– Не знаю, если честно.

– А вообще, как вы считаете, какова главная функция оперного исполнителя? Только исполнять? Или разделять точку зрения героя, быть с ним…

– Разделять точку зрения любого персонажа невозможно. Нам очень часто приходится играть таких негодяев, что речи о понимании их поступков и деяний просто не может быть. Другое дело, что иногда приходится влезать в шкуру данного персонажа, и где-то его понять: что он чувствует, что им движет. И даже если не принимаешь этого, то приходится снизойти хотя бы на время действия спектакля… Если говорить о Щелкалове, для меня в этой партии никакого психологизма нет. Только функция: «Молитесь за Русь». Ни подтекста, ни сверхидеи, особенно политической, я в нем не вижу. Достаточно простой персонаж.

– Считается, что «Борис Годунов» – одна из самых популярных русских опер на Западе. Как вы думаете, почему?

– Это похоже на правду. За границей ее действительно много ставят. Наверное, потому что «здесь русский дух, здесь Русью пахнет». В ней есть царь, колокола, бояре – все то, что так нравится иностранцам.

– Думаете, только внешнее привлекает иностранных постановщиков? А как же идеи, которые Пушкин в свой текст вкладывал?

– Может быть, идеи их интересуют. Но вот буквально позавчера мой коллега Андрей Попов, который в нашем спектакле поет партию Юродивого, рассказал, что сейчас в Мадриде готовится постановка «Бориса Годунова», в которой купировали множество сцен. В том числе собираются сократить сцену Юродивого. Вот ответ на ваш вопрос. Ни одна российская постановка не вышла бы без этой партии. Она же одна из ключевых! Иногда наши зарубежные коллеги не вполне понимают, с каким материалом имеют дело, о чем он, зачем. И что они хотят в итоге донести до зрителя.

– Владимир Мирзоев недавно снял фильм «Борис Годунов». Действие разворачивается в Москве-сити…

– У нас тоже все очень современно. Мобильники, новые русские, ОМОН. Что ж, это очевидная параллель.

– А как вы относитесь к таким переносам? Недавно я разговаривала с одной вашей коллегой по Мариинскому театру, которая призналась, что ужасно скучает по костюмной, классической опере.

– Мы все скучаем. Сейчас модно переносить действие во времени, все менять. Редко попадаешь в традиционную постановку. На долю нашего поколения певцов, тех, что последние 10-20 лет поют, выпало принимать участие в переосмыслении классических оперных сюжетов. Но мы все надеемся, что это скоро закончится. Мне кажется, народ уже затосковал по красивому театру. Думаю, еще лет пять-семь, и мы вернемся обратно. С другой стороны, я когда-то был довольно жестким противником изменения классического репертуара. Но вот представьте, что во всех театрах мира идет одна и та же постановка. И «Евгения Онегина» во всех театрах мира играют в одних и тех же костюмах, одних и тех же мизансценах. Наверное, было бы скучновато. Мир динамично развивается, и у современных людей другие потребности. Им хочется чего-то более живого, подвижного, похожего на жизнь. Одним словом, я сам с собой не могу договориться. Когда видишь плохие постановки, думаешь: «И зачем это надо было?». Когда смотришь интересные, – так и замечательно. Главное, наверное, чтобы не было на сцене пошлости, когда Онегин с Ленским целуются или герои занимаются на сцене сексом. Этого не нужно.

– Зато у спектакля растут рейтинги, продаются билеты, заполняется зал. Все же взаимосвязано.

– Придумывать такие выкрутасы, это все равно, что подрисовывать портретам классиков фломастером усы. В балаган оперу превращать нельзя. Она должна оставаться высоким искусством. Тогда все остальное возможно.

– Что для вас является показателем успеха?

– Востребованность.

– Участие в Зальцбургском фестивале было для вас поворотным событием в карьере?

– Конечно, Зальцбургский – выдающийся фестиваль. Но я бы не сказал, что если спел на нем, то сразу вошел в топ. Да, престижно участвовать. Для певца это большое достижение. Но в любом случае кроме Зальцбургского фестиваля много чего есть.

– А какие свои значительные профессиональные события, кроме Зальцбургского фестиваля, вы можете назвать?

– Много их уже было. Первый международный конкурс, первое выступление в Мариинском театре, первое выступление на Европейской сцене – во Франкфурте, я Томского из «Пиковой дамы пел», первое выступление в «Мет»… Вот, кстати, это выступление было очень важным. После него все поменялось. Я спел там в 2007 году князя Андрея Болконского из оперы «Война и мир», и сразу поступило множество предложений от крупнейших международных артистических агентств, театров…

– К слову, о международных агентствах. В Европе и Америке опера – это давно бизнес. В России мы себе не можем позволить, как футбольные клубы покупают игроков, покупать ведущих оперных артистов. Мы намного от Европы отстаем?

– Намного. Первая и главная проблема связана с финансированием. У нас очень мало спонсоров, которые помогают театрам. В Европе театры живут в основном за счет спонсоров. Мне говорили, что тому же нью-йоркскому театру «Метрополитен», само название которого переводится как «муниципальный», город выделяет копейки. Их хватает на покупку бумаги для ксероксов, условно говоря. Все остальное содержание – спонсорские деньги. Взять любую программку, посмотреть на последнюю страницу: там целые столбики с названиями компаний и фамилиями людей, которые дали денег. Начиная от тех, кто дает миллионы евро, закачивая теми, кто жертвует 1000 евро. Всех туда вписывают. У нас, к сожалению, люди к этому пока не очень готовы: чтобы поддерживать оперный театр. Хотя у нас есть в стране возможности, много богатых людей. Эта ситуация связана с общим культурным уровнем, безусловно. Многие люди в Европе живут оперой. Например, в Австрии, Германии. В каждой деревне по театру. 200 театров на одну Германию! Это же колоссально. И им же всем помогает кто-то. У нас такого, к сожалению, пока нет. Что делать? Поднимать общий культурный уровень, чтобы людям было интересно ходить в оперу и давать на оперу деньги.

– У вас есть любимая зарубежная сцена?

– С точки зрения организации работы театральных цехов – все зарубежные театры находятся на очень высоком уровне. А вот публика – разная. Но большую роль играет репертуар. Например, русскую музыку не всегда так хорошо принимают, как итальянскую. Я пел «Евгения Онегина» во многих странах. Да, оперу эту знают. Да, аплодируют. Но так, без экстаза. А если в тех же странах спеть, к примеру, «Трубадура» Верди – вот будет реакция, так реакция. Переполненный зал встает. Американская публика, кстати, потрясающая, всегда очень живо реагирует. Американцы могут засмеяться там, где даже нам не очень и смешно. Выступление в Австрии – всегда праздник. Там оперных певцов настолько любят, что если прийти в ресторан, и сказать, что ты поешь, – тебя сразу уважают, обожают и угощают. Тотальная любовь, абсолютная.