Трудно быть князем - интервью Дениса Родькина

9 января 2013

Денис Родькин, исполнитель партии Курбского в балете «Иван Грозный»: «Мой Курбский – русский богатырь!»

– Денис, вы исполняете партию Курбского, а ваш коллега Павел Дмитриченко, танцующий Ивана Грозного, рассказывал, что перечитал множество материалов и превратился чуть ли не в специалиста по истории. А как вы настраивались на роль, создавали образ?

– Конечно, я читал книги о царствовании Ивана Грозного. Потому что если ты не будешь знать о том, что танцуешь на сцене, то все будет бессмысленно. Выполнение движений – это гимнастика. Нужно попытаться понять, что чувствовал Курбский, каким он был человеком. А так как это неизвестно и сами артисты все разные, каждый должен создать образ. Для меня Курбский – это русский богатырь. У меня самого атлетическое телосложение, и я представлял, что он витязь, человек, который все время идет вперед. Ведь помимо того, что Курбский боярин Ивана Грозного, он полководец. Это смелый, сильный мужчина, который ничего не боится и широко шагает по жизни. И сама хореография Григоровича подразумевает, чтобы герой по сцене двигался широко. Я старался на всех репетициях и прогонах занимать как можно больше места, чтобы мои движения были наполнены широтой.

– Чем вам близка эта партия?

– Это спектакль про нашу русскую историю. А я родился с очень русской внешностью: русые волосы, высокий рост – мне близок образ богатыря, витязя. Не могу сказать, что психологически ломался, когда готовил партию. Это было достаточно просто: русская удаль – как раз то, что во мне есть от природы. А вот партия царя Ивана психологически очень сложная.

– Расскажите, как вам работалось с первым исполнителем партии Курбского Борисом Акимовым: вы шли за ним или добавляли что-то свое?

– С Борисом Борисовичем замечательно работалось: он первый исполнитель и мы с ним очень легко выучили порядок. Мне было просто музыкально войти в спектакль. Что касается красок (а тут у нас с ребятами, которые тоже его танцевали, есть отличия), мне помог мой педагог Николай Цискаридзе. Он показал множество вещей, которых я не знал. Допустим, когда идет сцена побега, мы хореографическим текстом показываем, что едем на коне. До репетиций с Цискаридзе я держал руки одним образом, но он показал, что нужно делать иначе. Краски добавлял именно он. Что касается образа, нюансы, повороты головы, движение я находил в основном сам. Это сложно объяснить, это нужно чувствовать от природы. Педагог в зале подсказывает, как ставить руки или ноги. А образ складывается из того, что дано от рождения, от того, какую прочитал литературу, как воспитывался. Все это и вылилось в партию. Мне 22 года, 20 лет я отдыхал в русской деревне и насмотрелся на русскую жизнь, она так глубоко во мне засела, что этот образ было сделать очень просто. Я не чувствовал никаких сложностей. Когда Юрий Николаевич впервые пришел ко мне на репетицию, я волновался. Все-таки легенда балета, автор «Ивана Грозного». В начале репетиции он не увидел во мне князя – может быть, волнение что-то «съело». Мы поговорили, и он сказал: «Ты должен быть князем, ты не должен быть Денисом Родькиным, который пытается «сделать князя». Ты должен вжиться в эту роль, и я должен тебе поверить, что на сцене передо мной Курбский, а не Родькин». Через какое-то время я смог отбросить волнение и вжился в образ. Григоровичу понравилось, и он дал добро на мое участие в спектакле.

– Сколько продолжались репетиции?

– Мы репетировали примерно два месяца. Работа доставила мне огромное удовольствие. Хорошо, что наше поколение танцует этот балет. Вот говорят, устаревшая постановка. Но это не так! Мы, молодое поколение, внесли новые штрихи в этот спектакль. Надеюсь, балеты Григоровича будут идти много лет, потому что с каждым поколением они будут блистать новыми красками.

– После премьеры прошел месяц. Как вам первые спектакли?

– Я считаю, что показал сто процентов того, что могу в данный момент. Но понимаю, что предстоит отрабатывать эту партию, находить новые нюансы. Со временем буду расти сам, и будет расти партия. Сейчас все, что я мог, я из себя выжал.

– Смогли бы станцевать Ивана?

– Лет через семь. Вообще это мое. В балетах Юрия Николаевича, скажем, в балете «Спартак», я могу танцевать и Спартака, и Красса. Потому что это подходит мне и по фигуре, и по лицу. Ивана нужно будет станцевать чуть-чуть попозже. Для этой партии нужна другая физическая подготовка, нужно пожить и получить опыт. И еще эта партия сложна психологически.

– Какие партии еще хотелось бы исполнить?

– Красса в «Спартаке». Вот скоро будет ставиться «Баядерка», хочу там танцевать Солора, воина. А для Спартака и Ивана Грозного нужно еще окрепнуть. Пока мои ноги не готовы.

– Вы пришли в театр, когда Большой жил на новой сцене. С вашим поколением связан переход в отреставрированное старое здание. Как это произошло?

– Я учился в Москве, но окончил не Академию хореографии, а училище при театре танцев «Гжель». Это народный коллектив, у которого есть училище, где выпускают классических танцоров. Меня взяли в Большой потому, что я высокий и складный. Но сказали: «Ты будешь стоять с пикой или носить канделябры». Я ответил: «Вы возьмите, а там посмотрим». И вот однажды Николай Цискаридзе увидел меня в зале, отметил достаточно хорошую фигуру, высокие прыжки и решил, что если что-то подправить, то может выйти неплохой танцовщик. Первое время и новая сцена, и само здание театра казались мне гигантскими. Но когда открылась сцена основная, дух захватило — она выглядела как поле. Сейчас по сравнению с исторической сценой на новой ощущение, что танцуешь в комнате или на сцене Дома культуры. И зал маленький, и сцены уже не хватает...

Иногда в выходной иду по улице мимо Большого театра, меня охватывает чувство гордости: я работаю в этом великом здании, которое уже стало для меня родным.